"Мир прекрасен. Он прекрасен в каждом своем проявлении, прекрасен по своей сути, ибо он Божественен. И поскольку любая ситуация ведет к любви и Богу, ни в какой ситуации мы не имеем права отказыватся от любви, улыбки, радости и оптимизма.".....
"...меня везли на кресле по коридорам областной больницы.
— Куда? — спросила одна медсестра другую. — Может, не в отдельную, может, в общую?
Я заволновалась.
— Почему же в общую, если есть возможность в отдельную?
Сестры посмотрели на меня с таким искренним сочувствием, что я несказанно удивилась. Это уже потом я узнала, что в отдельную палату переводили умирающих, чтобы их не видели остальные.
— Врач сказала, в отдельную, — повторила медсестра.
Я успокоилась. А когда очутилась на кровати, ощутила полное умиротворение уже только от того, что никуда не надо идти, что я уже никому ничего не должна и вся ответственность моя сошла на нет. Я ощущала странную отстраненность от окружающего мира, и мне было абсолютно все равно, что в нем происходит. Меня ничто и никто не интересовал. Я обрела право на отдых. И это было хорошо. Я осталась наедине с собой, со своей душой, со своей жизнью. Только Я и Я. Ушли проблемы, ушли суета и важные вопросы. Вся эта беготня за сиюминутным казалась настолько мелкой по сравнению с Вечностью, с Жизнью и Смертью, с тем неизведанным, что ждет там, за небытием...
И тогда забурлила вокруг настоящая Жизнь! Оказывается, это так здорово: пение птиц по утрам, солнечный луч, ползущий по стене над кроватью, золотистые листья дерева, машущего мне в окно, глубинно-синее осеннее небо, шумы просыпающегося города — сигналы машин, цоканье спешащих каблучков по асфальту, шуршание падающих листьев... Господи, как замечательна Жизнь! А я только сейчас это поняла...
— Ну и пусть, — сказала я себе. — Но ведь поняла же. И у тебя есть еще пара дней, чтобы насладиться ею и полюбить ее всем сердцем.
Охватившее меня ощущение свободы и счастья требовало выхода, и я обратилась к Богу, ведь Он был ко мне уже ближе всех.
— Господи! — радовалась я. — Спасибо Тебе за то, что Ты дал мне возможность понять, как прекрасна Жизнь, и полюбить ее. Пусть перед смертью, но я узнала, как замечательно жить.
Меня заполняло состояние спокойного счастья, умиротворения, свободы и звенящей высоты одновременно. Мир звенел и переливался золотым светом Божественной Любви. Я ощущала эти мощные волны ее энергии. Казалось, Любовь стала плотной и, в то же время, мягкой и прозрачной, как океанская волна. Она заполнила все пространство вокруг, и даже воздух стал тяжелым и не сразу проходил в легкие, а втекал медленной пульсирующей струей. Мне казалось, что все, что я видела, заполнялось этим золотым светом и энергией. Я Любила. И это было подобно слиянию мощи органной музыки Баха и летящей ввысь мелодии скрипки.
Отдельная палата и диагноз "острый лейкоз 4-ой степени" также признанное врачом необратимое состояние организма имели свои преимущества. К умирающим пускали всех и в любое время. Родным предложили вызывать близких на похороны, и ко мне потянулась прощаться вереница скорбящих родственников. Я понимала их трудности: о чем говорить с умирающим человеком? Который, тем более, об этом знает. Мне было смешно смотреть на их растерянные лица. Я радовалась: когда бы я еще увидела их всех? А больше всего на свете мне хотелось поделиться с ними любовью к Жизни — ну разве можно не быть счастливым просто оттого, что живешь? Я веселила родных и друзей как могла: рассказывала анекдоты, истории и жизни. Всё слава Богу, хохотали, и прощание проходило в атмосфере радости и довольства. Где-то на третий день мне надоело лежать, я начала гулять по палате, сидеть у окна. За сим занятием и застала меня врач, закатив истерику, что мне нельзя вставать.
Я искренне удивилась.
— Это что-то изменит?
— Нет, — теперь растерялась врач. — Но вы не можете ходить.
— Почему?
— У вас анализы трупа. Вы и жить не можете, а вы вставать начали.
Прошел отведенный мне максимум — четыре дня. Я не умирала, а с аппетитом лопала колбасу и бананы. Мне было хорошо. А врачу было плохо: она ничего не понимала. Анализы не менялись, кровь капала едва розоватого цвета, а я начала выходить в холл смотреть телевизор.
Врача было жалко. А Любовь требовала радости окружающих.
— Доктор, а какими вы хотели бы видеть эти анализы?
— Ну, хотя бы такими.
Она быстро написала мне на листочке какие-то буквы и цифры. Я ничего не поняла, но внимательно прочитала. Врач посмотрела на меня, что-то пробормотала и ушла.
В 9 утра она ворвалась ко мне в палату с криком:
— Как вы это делаете?
— Что я делаю?
— Анализы! Они такие, как я вам написала.
— А! Откуда я знаю? Да и какая, на фиг, разница?
Лафа кончилась. Меня перевели в общую палату. Родственники уже попрощались и ходить перестали.
В палате находились еще пять женщин. Они лежали, уткнувшись в стену, и мрачно, молча и активно умирали. Я выдержала три часа. Моя Любовь начала задыхаться. Надо было срочно что-то делать. Выкатив из-под кровати арбуз, я затащила его на стол, нарезала и громко сообщила:
— Арбуз снимает тошноту после химиотерапии.
По палате поплыл запах свежего снега. К столу неуверенно подтянулись остальные.
— И правда, снимает?
— Угу, — со знанием дела подтвердила я, подумав: "А хрен его знает".
Арбуз сочно захрустел.
— И правда, прошло, — сказала та, что лежала у окна и ходила на костылях.
— И у меня. И у меня, — радостно подтвердили остальные.
— Вот, — удовлетворенно закивала я в ответ. — А вот случай у меня один раз был... А анекдот про это знаешь?
В два часа ночи в палату заглянула медсестра и возмутилась:
— Вы когда ржать перестанете? Вы же всему этажу